опубликован только в 1966

проблемы

Борьба

добра и зла

1. Иешуа и Понтий Пилат.

Добро и милосердие,

сила и бессилие власти,

трусость – предательство

– раскаяние,

духовная свобода и

несвобода.

2. Воланд и его свита:

Азазелло, Коровьев-

Фагот-Клетчатый,

Гелла, кот Бегемот.

Обличение

общечеловеческих

пороков.

3. Мастер и Маргарита

Любовь – главная

сила.

Любовь как

возможность

преодоления преград .

Достоинство

человека.

Глава 1. Никогда не

разговаривайте с

неизвестными

...Так кто ж ты,

наконец?

- Я - часть той силы,

что вечно хочет зла

и вечно совершает

благо.

Гёте.

"Фауст"

– И доказательств никаких не требуется, – ответил профессор и заговорил

негромко, причем его акцент почему-то пропал: – Все просто: в белом плаще...

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним

утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между

двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Император Тиверий

Ирод Великий

Первосвященник Каиафа

наместник римского

кесаря Понтий Пилат

ПРОКУРАТОР

Одной из самых загадочных и

мистических персон в римской истории

является Понтий Пилат - префект Иудеи,

как называли в старину должность главы

города. Но в некоторых источниках его

именуют прокуратором, то есть по

нынешним меркам он был судьей.

ИГЕМОН

o

греч. hegemon, от igeomai, предвожу, от

ago, веду, гоню. Начальник области.

o

первенствующей, главенствующий, то

же, что гегемон.

o

В романе Булгакова ИГЕМОН

употребляется в смысле НАЧАЛЬНИК

ОБЛАСТИ.

наместник римского кесаря Понтий Пилат

Мф., 26. Тогда собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во

двор первосвященника, по имени Каиафы,

4

и положили в совете взять Иисуса хитростью и убить;

5

но говорили: только не в праздник, чтобы не сделалось возмущения в народе.

14

Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к

первосвященникам

15

и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему

тридцать сребренников;

16

и с того времени он искал удобного случая предать Его. 59Первосвященники и

старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы

предать Его смерти,

60

и не находили; и, хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли. Но наконец

пришли два лжесвидетеля

61

и сказали: Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его.

62

И, встав, первосвященник сказал Ему: что же ничего не отвечаешь? что они

против Тебя свидетельствуют?

63

Иисус молчал. И первосвященник сказал Ему: заклинаю Тебя Богом живым,

скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?

64

Иисус говорит ему: ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына

Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных.

65

Т огда первосвященник разодрал одежды свои и сказал: Он богохульствует! на

что еще нам свидетелей? вот, теперь вы слышали богохульство Его!

66

как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти.

67

Тогда плевали Ему в лице и заушали Его; другие же ударяли Его по ланитам

68

и говорили: прореки нам, Христос, кто ударил Тебя?

Мф.,

27

1

Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы

предать Его смерти;

2

и, связав Его, отвели и предали Его Понтию Пилату, правителю.

3

Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребренников

первосвященникам и старейшинам,

4

говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам.

5

И, бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился. 1Когда же настало утро, все

первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти;

11

Иисус же стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты

говоришь.

1 2

И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал.

13

Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?

1

4

И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился.

15

На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели.

16

Был тогда у них известный узник, называемый Варавва;

17

итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса,

называемого Христом?

18

ибо знал, что предали Его из зависти.

19

Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего

Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него.

20

Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить.

21

Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву.

22

Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят.

23

Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят.

24

Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом,

и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы.

25

И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших.

26

Тогда отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие.

…двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет

двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон.

Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны

за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта – ссадина

с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на

прокуратора.

Тот помолчал, потом тихо спросил по-арамейски:

– Так это ты подговаривал народ разрушить Ершалаимский храм?

Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:

– Добрый человек! Поверь мне...

Но прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:

– Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я

свирепое чудовище, и это совершенно верно, – и так же монотонно прибавил: – Кентуриона Крысобоя ко

мне.

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион, командующий особой кентурией, Марк,

прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором.

Крысобой был на голову выше самого высокого из солдат легиона и настолько широк в плечах, что

совершенно заслонил еще невысокое солнце.

Прокуратор обратился к кентуриону по-латыни:

– Преступник называет меня «добрый человек». Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо

разговаривать со мной. Но не калечить.

Крысобой вынул из рук у

легионера, стоявшего у

подножия бронзовой статуи, бич

и, несильно размахнувшись,

ударил арестованного по

плечам. Движение кентуриона

было небрежно и легко, но

связанный мгновенно рухнул

наземь, как будто ему подрубили

ноги, захлебнулся воздухом,

краска сбежала с его лица и

глаза обессмыслились. Марк

одною левою рукой, легко, как

пустой мешок, вздернул на

воздух упавшего, поставил его

на ноги и заговорил гнусаво,

плохо выговаривая арамейские

слова:

– Римского прокуратора

называть – игемон. Других слов

не говорить. Смирно стоять. Ты

понял меня или ударить тебя?

– Так ты собирался разрушить

здание храма и призывал к этому

народ?

Тут арестант опять оживился, глаза

его перестали выражать испуг, и он

заговорил по-гречески:

– Я, доб... – тут ужас мелькнул в

глазах арестанта оттого, что он едва

не оговорился, – я, игемон, никогда в

жизни не собирался разрушать

здание храма и никого не

подговаривал на это бессмысленное

действие…

– Множество разных людей

стекается в этот город к празднику.

Бывают среди них маги, астрологи,

предсказатели и убийцы, – говорил

монотонно прокуратор, – а

попадаются и лгуны. Ты, например,

лгун. Записано ясно: подговаривал

разрушить храм. Так

свидетельствуют люди.

– А вот что ты все-таки говорил про храм толпе

на базаре?

Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в

висок, был невыразимо мучителен, и этот голос

говорил:

– Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм

старой веры и создастся новый храм истины.

Сказал так, чтобы было понятнее.

– Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ,

рассказывая про истину, о которой ты не имеешь

представления? Что такое истина?

И тут прокуратор подумал: «О, боги мои! Я

спрашиваю его о чем-то ненужном на суде... Мой

ум не служит мне больше...» И опять

померещилась ему чаша с темною жидкостью.

«Яду мне, яду!»

И вновь он услышал голос:

– Истина прежде всего в том, что у тебя болит

голова, и болит так сильно, что ты малодушно

помышляешь о смерти. Ты не только не в силах

говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на

меня. И сейчас я невольно являюсь твоим

палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже

и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том,

чтобы пришла твоя собака, единственное, по-

видимому, существо, к которому ты привязан. Но

мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет

.

– В числе прочего я говорил, –

рассказывал арестант, – что всякая

власть является насилием над людьми и

что настанет время, когда не будет

власти ни кесарей, ни какой-либо иной

власти. Человек перейдет в царство

истины и справедливости, где вообще

не будет надобна никакая власть.

– Далее!

– Далее ничего не было, – сказал

арестант, – тут вбежали люди, стали

меня вязать и повели в тюрьму.

Секретарь, стараясь не проронить ни

слова, быстро чертил на пергаменте

слова.

– На свете не было, нет и не будет

никогда более великой и прекрасной для

людей власти, чем власть императора

Тиверия! – сорванный и больной голос

Пилата разросся.

Прокуратор с ненавистью почему-то

глядел на секретаря и конвой.

В самом деле: преступления Вар-раввана и Га-Ноцри совершенно не сравнимы по тяжести. Если второй,

явно сумасшедший человек, повинен в произнесении нелепых речей, смущавших народ в Ершалаиме и

других некоторых местах, то первый отягощен гораздо значительнее. Мало того, что он позволил себе

прямые призывы к мятежу, но он еще убил стража при попытках брать его. Вар-равван гораздо опаснее,

нежели Га-Ноцри.

В силу всего изложенного прокуратор просит первосвященника пересмотреть решение и оставить на

свободе того из двух осужденных, кто менее вреден, а таким, без сомнения, является Га-Ноцри. Итак?

Каифа прямо в глаза посмотрел Пилату и сказал тихим, но твердым голосом, что Синедрион внимательно

ознакомился с делом и вторично сообщает, что намерен освободить Вар-раввана.

– Как? Даже после моего

ходатайства? Ходатайства того, в

лице которого говорит римская

власть? Первосвященник, повтори в

третий раз.

– И в третий раз мы сообщаем, что

освобождаем Вар-раввана, – тихо

сказал Каифа.

Все было кончено, и говорить более

было не о чем. Га-Ноцри уходил

навсегда, и страшные, злые боли

прокуратора некому излечить; от них

нет средства, кроме смерти. Но не

эта мысль поразила сейчас Пилата.

Все та же непонятная тоска, что уже

приходила на балконе, пронизала

все его существо. Он тотчас

постарался ее объяснить, и

объяснение было странное:

показалось смутно прокуратору, что

он чего-то не договорил с

осужденным, а может быть, чего-то

не дослушал.

– Левий Матвей, – охотно объяснил арестант, –

он был сборщиком податей, и я с ним встретился

впервые на дороге в Виффагии, там, где углом

выходит фиговый сад, и разговорился с ним.

Первоначально он отнесся ко мне неприязненно

и даже оскорблял меня, то есть думал, что

оскорбляет, называя меня собакой, – тут

арестант усмехнулся, – я лично не вижу ничего

дурного в этом звере, чтобы обижаться на это

слово...однако, послушав меня, он стал

смягчаться, – продолжал Иешуа, – наконец

бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со

мной путешествовать...

Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые

зубы, и промолвил, повернувшись всем

туловищем к секретарю:

– О, город Ершалаим! Чего только не услышишь

в нем. Сборщик податей, вы слышите, бросил

деньги на дорогу!

– А он сказал, что деньги ему отныне стали

ненавистны, – объяснил Иешуа странные

действия Левия Матвея и добавил: – И с тех пор

он стал моим спутником.

– Эти добрые люди, – заговорил арестант и,

торопливо прибавив: – игемон, – продолжал:

– ничему не учились и все перепутали, что я

говорил. Я вообще начинаю опасаться, что

путаница эта будет продолжаться очень

долгое время. И все из-за того, что он

неверно записывает за мной.

Наступило молчание. Теперь уже оба

больных глаза тяжело глядели на арестанта.

– Повторяю тебе, но в последний раз:

перестань притворяться сумасшедшим,

разбойник, – произнес Пилат мягко и

монотонно, – за тобою записано немного, но

записанного достаточно, чтобы тебя

повесить.

– Нет, нет, игемон, – весь напрягаясь в

желании убедить, заговорил арестованный, –

ходит, ходит один с козлиным пергаментом и

непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в

этот пергамент и ужаснулся. Решительно

ничего из того, что там написано, я не

говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради

свой пергамент! Но он вырвал его у меня из

рук и убежал.

…к вечеру собирались идти по

холодку в Ершалаим. Но Иешуа

почему-то заспешил, сказал, что

у него в городе неотложное дело,

и ушел около полудня один. Вот

в этом-то и заключалась первая

ошибка Левия Матвея. Зачем,

зачем он отпустил его одного!

Вечером Матвею идти в

Ершалаим не пришлось. Какая-

то неожиданная и ужасная хворь

поразила его.

Хоть он был еще слаб и ноги его

дрожали, он, томимый каким-то

предчувствием беды,

распростился с хозяином и

отправился в Ершалаим. Там он

узнал, что предчувствие его не

обмануло. Беда случилась.

Левий был в толпе и слышал, как

прокуратор объявил приговор.

Мучения человека были настолько велики, что

по временам он заговаривал сам с собой.

– О, я глупец! – бормотал он, раскачиваясь на

камне в душевной боли и ногтями царапая

смуглую грудь, – глупец, неразумная

женщина, трус! Падаль я, а не человек!

Он умолкал, поникал головой, потом,

напившись из деревянной фляги теплой воды,

оживал вновь и хватался то за нож,

спрятанный под таллифом на груди, то за

кусок пергамента, лежащий перед ним на

камне рядом с палочкой и пузырьком с тушью.

На этом пергаменте уже были набросаны

записи:

«Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь

на Лысой Горе, а смерти все нет!»

Далее:

«Солнце склоняется, а смерти нет».

Теперь Левий Матвей безнадежно записал

острой палочкой так:

«Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему

смерть».

Записав это, он болезненно всхлипнул и опять

ногтями изранил свою грудь.

– О, бог... – простонал Левий, понимая,

что он опаздывает. И он опоздал.

Когда истек четвертый час казни,

мучения Левия достигли наивысшей

степени, и он впал в ярость.

Поднявшись с камня, он швырнул на

землю бесполезно, как он теперь думал,

украденный нож, раздавил флягу ногою,

лишив себя воды, сбросил с головы

кефи, вцепился в свои жидкие волосы и

стал проклинать себя.

Он проклинал себя, выкликая

бессмысленные слова, рычал и

плевался, поносил своего отца и мать,

породивших на свет глупца.

Видя, что клятвы и брань не действуют и

ничего от этого на солнцепеке не

меняется, он сжал сухие кулаки,

зажмурившись, вознес их к небу, к

солнцу, которое сползало все ниже,

удлиняя тени и уходя, чтобы упасть в

Средиземное море, и потребовал у бога

немедленного чуда. Он требовал, чтобы

бог тотчас же послал Иешуа смерть.

Солнце посылало лучи в спины казнимых,

обращенных лицами к Ершалаиму. Тогда Левий

закричал:

– Проклинаю тебя, бог!

Осипшим голосом он кричал о том, что убедился

в несправедливости бога и верить ему более не

намерен.

– Ты глух! – рычал Левий, – если б ты не был

глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же.

Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет

на него с неба и поразит его самого. Этого не

случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал

выкрикивать язвительные и обидные речи небу.

Он кричал о полном своем разочаровании и о

том, что существуют другие боги и религии. Да,

другой бог не допустил бы того, никогда не

допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа,

был сжигаем солнцем на столбе.

– Я ошибался! – кричал совсем охрипший Левий,

– ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым

из курильниц храма, а уши твои перестали что-

либо слышать, кроме трубных звуков

священников? Ты не всемогущий бог. Проклинаю

тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!

– Славь

великодушно

го игемона! –

торжественн

о шепнул он

и тихонько

кольнул

Иешуа в

сердце. Тот

дрогнул,

шепнул:

– Игемон...

Глава 25. Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа

–

Он сказал, – опять закрывая глаза,

ответил гость, – что благодарит и не винит

за то, что у него отняли жизнь.

– Кого? – глухо спросил Пилат.

– Этого он, игемон, не сказал.

– Не пытался ли он проповедовать что-либо

в присутствии солдат?

– Нет, игемон, он не был многословен на

этот раз. Единственное, что он сказал, это,

что в числе человеческих пороков одним из

самых главных он считает трусость…

…прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого

на балконе, и потом сказал тихо: – Так вот в

чем дело – я получил сегодня сведения о

том, что его зарежут сегодня ночью.

Здесь гость не только метнул свой взгляд на

прокуратора, но даже немного задержал его,

а после этого ответил:

– Вы, прокуратор, слишком лестно

отзывались обо мне. По-моему, я не

заслуживаю вашего доклада. У меня этих

сведений нет.

– Вы достойны наивысшей награды, –

ответил прокуратор, – но сведения такие

имеются.

Гримасничая от

напряжения, Пилат

щурился, читал: «Мы

увидим чистую реку воды

жизни... Человечество

будет смотреть на солнце

сквозь прозрачный

кристалл...»

Тут Пилат вздрогнул. В

последних строчках

пергамента он разобрал

слова: «...большего

порока... трусость».

– Ты, как я вижу, книжный человек, … У меня в Кесарии есть большая библиотека,

я очень богат и хочу взять тебя на службу. Ты будешь разбирать и хранить

папирусы, будешь сыт и одет.

Левий встал и ответил:

– Нет, я не хочу.

– Почему? – темнея лицом, спросил прокуратор, – я тебе неприятен, ты меня

боишься?

Та же плохая улыбка исказила лицо Левия, и он сказал:

– Нет, потому что ты будешь меня бояться. Тебе не очень-то легко будет смотреть

мне в лицо после того, как ты его убил.

На ложе лежал прокуратор. Подложив руку под щеку, он спал и дышал

беззвучно. Рядом с ним спал Банга.

Так встретил рассвет пятнадцатого нисана

пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат

.